Неточные совпадения
Э, не перебивайте, Петр Иванович, пожалуйста, не перебивайте; вы не расскажете, ей-богу не расскажете: вы пришепетываете, у вас, я знаю, один зуб во
рту со свистом…
Эти поселенные единицы, эти взводы,
роты, полки — все это, взятое вместе, не намекает ли на какую-то лучезарную даль, которая покамест еще задернута туманом, но
со временем, когда туманы рассеются и когда даль откроется…
— А может, в хозяйстве-то как-нибудь под случай понадобятся… — возразила старуха, да и не кончила речи, открыла
рот и смотрела на него почти
со страхом, желая знать, что он на это скажет.
Это было у места, потому что Фемистоклюс укусил за ухо Алкида, и Алкид, зажмурив глаза и открыв
рот, готов был зарыдать самым жалким образом, но, почувствовав, что за это легко можно было лишиться блюда, привел
рот в прежнее положение и начал
со слезами грызть баранью кость, от которой у него обе щеки лоснились жиром.
— Ах, что ты
со мной сделала! — сказал папа, улыбаясь и приставив руку ко
рту с той стороны, с которой сидела Мими. (Когда он это делал, я всегда слушал с напряженным вниманием, ожидая чего-нибудь смешного.) — Зачем ты мне напомнила об его ногах? я посмотрел и теперь ничего есть не буду.
Амалия Ивановна не снесла и тотчас же заявила, что ее «фатер аус Берлин буль ошень, ошень важны шеловек и обе рук по карман ходиль и всё делал этак: пуф! пуф!», и чтобы действительнее представить своего фатера, Амалия Ивановна привскочила
со стула, засунула свои обе руки в карманы, надула щеки и стала издавать какие-то неопределенные звуки
ртом, похожие на пуф-пуф, при громком хохоте всех жильцов, которые нарочно поощряли Амалию Ивановну своим одобрением, предчувствуя схватку.
Илья Петрович раскрыл
рот.
Со всех сторон сбежались.
—
Вот случай вам
со мною, он не новый;
Москва и Петербург — во всей России то,
Что человек из города Бордо,
Лишь
рот открыл, имеет счастье
Во всех княжон вселять участье...
Выбежав на площадь, люди разноголосо ухнули, попятились, и на секунды вокруг Самгина все замолчали, боязливо или удивленно. Самгина приподняло на ступень какого-то крыльца, на углу, и он снова видел толпу, она двигалась, точно чудовищный таран, отступая и наступая, — выход вниз по Тверской ей преграждала
рота гренадер
со штыками на руку.
Рядом с коляской, обгоняя ее
со стороны Бердникова, шагала, играя удилами, танцуя, небольшая белая лошадь, с пышной, длинной, почти до копыт, гривой; ее запрягли в игрушечную коробку на двух высоких колесах, покрытую сияющим лаком цвета сирени; в коробке сидела, туго натянув белые вожжи, маленькая пышная смуглолицая женщина с темными глазами и ярко накрашенным
ртом.
— О-она? — заикаясь, повторил Тагильский и почти беззвучно, короткими вздохами засмеялся, подпрыгивая на стуле, сотрясаясь, открыв зубастый
рот. Затем, стирая платком
со щек слезы смеха, он продолжал...
Она задохнулась, замолчала, двигая стул, постукивая ножками его по полу, глаза ее фосфорически блестели, раза два она открывала
рот, но, видимо, не в силах сказать слова, дергала головою, закидывая ее так высоко, точно невидимая рука наносила удары в подбородок ей. Потом, оправясь, она продолжала осипшим голосом,
со свистом, точно сквозь зубы...
Люди слушали Маракуева подаваясь, подтягиваясь к нему; белобрысый юноша сидел открыв
рот, и в светлых глазах его изумление сменялось страхом. Павел Одинцов смешно сползал
со стула, наклоняя тело, но подняв голову, и каким-то пьяным или сонным взглядом прикованно следил за игрою лица оратора. Фомин, зажав руки в коленях, смотрел под ноги себе, в лужу растаявшего снега.
Вообще легко можно было угадать по лицу ту пору жизни, когда совершилась уже борьба молодости
со зрелостью, когда человек перешел на вторую половину жизни, когда каждый прожитой опыт, чувство, болезнь оставляют след. Только
рот его сохранял, в неуловимой игре тонких губ и в улыбке, молодое, свежее, иногда почти детское выражение.
Когда утром убирали
со стола кофе, в комнату вваливалась здоровая баба, с необъятными красными щеками и вечно смеющимся — хоть бей ее —
ртом: это нянька внучек, Верочки и Марфеньки. За ней входила лет двенадцати девчонка, ее помощница. Приводили детей завтракать в комнату к бабушке.
Чистоплотный юноша никогда не отвечал, но и с хлебом, и с мясом, и
со всеми кушаньями оказалось то же самое: подымет, бывало, кусок на вилке на свет, рассматривает точно в микроскоп, долго, бывало, решается и наконец-то решится в
рот отправить.
Да подсяду к нему, да обольщу, да разожгу его: «Видал ты, какова я теперь, скажу, ну так и оставайся при том, милостивый государь, по усам текло, а в
рот не попало!» — вот ведь к чему, может, этот наряд, Ракитка, — закончила Грушенька
со злобным смешком.
Легкий пар вылетел у него изо
рта. Не успело ему ответить эхо, как
со стороны Синанцы послышался другой рев. Олень встрепенулся, как-то завыл, затем вой его перешел в рев, короткий и яростный. В это время олень был удивительно красив.
Я бы ничего не имела возразить, если бы вы покинули Адель для этой грузинки, в ложе которой были с ними обоими; но променять француженку на русскую… воображаю! бесцветные глаза, бесцветные жиденькие волосы, бессмысленное, бесцветное лицо… виновата, не бесцветное, а, как вы говорите, кровь
со сливками, то есть кушанье, которое могут брать в
рот только ваши эскимосы!
Банкомет вскочил
со стула, схватил меня одной рукой за лоб, а другой за подбородок, чтобы раскрыть мне
рот. Оська стоял с кружкой, готовый влить пиво насильно мне в
рот.
И грязная баба, нередко
со следами ужасной болезни, брала несчастного ребенка, совала ему в
рот соску из грязной тряпки с нажеванным хлебом и тащила его на холодную улицу.
Под правым ухом у него была глубокая трещина, красная, словно
рот; из нее, как зубы, торчали синеватые кусочки; я прикрыл глаза
со страха и сквозь ресницы видел в коленях Петра знакомый мне шорный [Шорный — связанный с изготовлением ременной упряжи, седел, уздечек и т. п. кожаных изделий.] нож, а около него скрюченные, темные пальцы правой руки; левая была отброшена прочь и утонула в снегу.
Особенно напряженно слушал Саша Михаилов; он всё вытягивался в сторону дяди, смотрел на гитару, открыв
рот, и через губу у него тянулась слюна. Иногда он забывался до того, что падал
со стула, тыкаясь руками в пол, и, если это случалось, он так уж и сидел на полу, вытаращив застывшие глаза.
Станьте, с которою из них вы хотите,
рот со ртом; дыхание ни одной из них не заразит вашего легкого.
Князь выслушал, казалось, в удивлении, что к нему обратились, сообразил, хотя, может быть, и не совсем понял, не ответил, но, видя, что она и все смеются, вдруг раздвинул
рот и начал смеяться и сам. Смех кругом усилился; офицер, должно быть, человек смешливый, просто прыснул
со смеху. Аглая вдруг гневно прошептала про себя...
Вася едва вывернулся из Таисьиных рук и, как бомба, вылетел в открытую дверь. Нюрочка
со страху прижалась в угол и не смела шевельнуться. Таисья обласкала Оленку, отвязала и, погладив ее по головке, сунула ей прямо в
рот кусок пирожного. Оленка принялась жевать его, глотая слезы.
Она привела его в свою комнату, убранную
со всей кокетливостью спальни публичного дома средней руки: комод, покрытый вязаной — скатертью, и на нем зеркало, букет бумажных цветов, несколько пустых бонбоньерок, пудреница, выцветшая фотографическая карточка белобрысого молодого человека с гордо-изумленным лицом, несколько визитных карточек; над кроватью, покрытой пикейным розовым одеялом, вдоль стены прибит ковер с изображением турецкого султана, нежащегося в своем гареме, с кальяном во
рту; на стенах еще несколько фотографий франтоватых мужчин лакейского и актерского типа; розовый фонарь, свешивающийся на цепочках с потолка; круглый стол под ковровой скатертью, три венских стула, эмалированный таз и такой же кувшин в углу на табуретке, за кроватью.
Она — высокая, худая брюнетка, с прекрасными карими, горящими глазами, маленьким гордым
ртом, усиками на верхней губе и
со смуглым нездоровым румянцем на щеках.
Обычная обстановка бедного холостого студента: провисшая, неубранная кровать
со скомканным одеялом, хромой стол и на нем подсвечник без свечи, несколько книжек на полу и на столе, окурки повсюду, а напротив кровати, вдоль другой стены — старый-престарый диван, на котором сейчас спал и храпел, широко раскрыв
рот, какой-то чернокудрый и черноусый молодой человек.
Нюра — маленькая, лупоглазая, синеглазая девушка; у нее белые, льняные волосы, синие жилки на висках. В лице у нее есть что-то тупое и невинное, напоминающее белого пасхального сахарного ягненочка. Она жива, суетлива, любопытна, во все лезет,
со всеми согласна, первая знает все новости, и если говорит, то говорит так много и так быстро, что у нее летят брызги изо
рта и на красных губах вскипают пузыри, как у детей.
Когда Дядченко через полчаса уходил
со своим степенным и суровым видом, все женщины безмолвно, разинув
рты, провожали его до выходной двери и потом следили за ним из окон, как он шел по улице.
Соловьев постоял немного, слегка пошатываясь. Глаза у него были мученические…
Рот полуоткрыт,
со скорбными складками по бокам.
Я получил было неприятное впечатление от слов, что моя милая сестрица замухрышка, а братец чернушка, но, взглянув на залу, я был поражен ее великолепием: стены были расписаны яркими красками, на них изображались незнакомые мне леса, цветы и плоды, неизвестные мне птицы, звери и люди, на потолке висели две большие хрустальные люстры, которые показались мне составленными из алмазов и бриллиантов, о которых начитался я в Шехеразаде; к стенам во многих местах были приделаны золотые крылатые змеи, державшие во
рту подсвечники
со свечами, обвешанные хрустальными подвесками; множество стульев стояло около стен, все обитые чем-то красным.
Голова моя закружилась от волнения; помню только, что я отчаянно бился головой и коленками до тех пор, пока во мне были еще силы; помню, что нос мой несколько раз натыкался на чьи-то ляжки, что в
рот мне попадал чей-то сюртук, что вокруг себя
со всех сторон я слышал присутствие чьих-то ног, запах пыли и violette, [фиалки (фр.).] которой душился St.-Jérôme.
— Пора вам, родной, принять! — повторила Мари и, взяв
со стола микстуру, налила ее на ложку, осторожно поднесла к больному и вылила ему в
рот.
После ужина он сбрасывал посуду
со стола на пол, если жена не успевала вовремя убрать ее, ставил перед собой бутылку водки и, опираясь спиной о стену, глухим голосом, наводившим тоску, выл песню, широко открывая
рот и закрыв глаза.
Да и я… Я уже вижу темно-красные стены Древнего Дома — и милый заросший старушечий
рот — я кидаюсь к старухе
со всех ног...
Прочие
роты проваливались одна за другой. Корпусный командир даже перестал волноваться и делать сбои характерные, хлесткие замечания и сидел на лошади молчаливый, сгорбленный,
со скучающим лицом. Пятнадцатую и шестнадцатую
роты он и совсем не стал смотреть, а только сказал с отвращением, устало махнув рукою...
Ромашов, до сих пор не приучившийся справляться
со своим молодым сном, по обыкновению опоздал на утренние занятия и с неприятным чувством стыда и тревоги подходил к плацу, на котором училась его
рота. В этих знакомых ему чувствах всегда было много унизительного для молодого офицера, а ротный командир, капитан Слива, умел делать их еще более острыми и обидными.
— Убери брюхо! Стоишь, как беременная баба! Как ружье держишь? Ты не дьякон
со свечой! Что
рот разинул, Карташов? Каши захотел? Где трыньчик? Фельдфебель, поставить Карташова на час после учения под ружье. Кан-налья! Как шинель скатал, Веденеев? Ни начала, ни конца, ни бытия своего не имеет. Балбес!
Так перебрал он всех ротных командиров от первой
роты до шестнадцатой и даже до нестроевой, потом
со вздохом перешел к младшим офицерам. Он еще не терял уверенности в успехе, но уже начинал смутно беспокоиться, как вдруг одно имя сверкнуло у него в голове: «Подполковник Рафальский!»
Во время учений
со всех сторон, изо всех
рот и взводов слышались беспрерывно звуки пощечин.
«Вот их сто человек в нашей
роте. И каждый из них — человек с мыслями, с чувствами,
со своим особенным характером, с житейским опытом, с личными привязанностями и антипатиями. Знаю ли я что-нибудь о них? Нет — ничего, кроме их физиономий. Вот они с правого фланга: Солтыс, Рябошапка, Веденеев, Егоров, Яшишин… Серые, однообразные лица. Что я сделал, чтобы прикоснуться душой к их душам, своим Я к ихнему Я? — Ничего».
Она обвилась руками вокруг его шеи и прижалась горячим влажным
ртом к его губам и
со сжатыми зубами,
со стоном страсти прильнула к нему всем телом, от ног до груди. Ромашову почудилось, что черные стволы дубов покачнулись в одну сторону, а земля поплыла в другую, и что время остановилось.
Козельцов вошел в длинный, совершенно открытый
со стороны входа блиндаж, в котором, ему сказали, стоит 9-я
рота.
— А где ординарец Праскухин, который шел
со мной? — спросил он прапорщика, который вел
роту, когда они встретились.
Парень глядел на него с изумлением, переминая свою шапку на желудке, а в соседней комнате Джемма, зажав
рот, помирала
со смеху.
Он открыл было
рот, как мне казалось, чтобы начать отвечать, как вдруг профессор
со звездой, с похвалой отпустив гимназиста, посмотрел на него.
Свистнул кто-то другой, а не я, а Яблукинский, «эта пробка»,
со злости накинулся на меня и осрамил перед всей
ротой.
По одному из них юнкеру, находящемуся под арестом и выпускаемому в
роту для служебных занятий, советовалось не говорить
со свободными товарищами и вообще не вступать с ними ни в какие неделовые отношения, дабы не дать ротному командиру и курсовым офицерам возможности заподозрить, что юнкера могут делать что-нибудь тайком, исподтишка, прячась.